Как поставить в театре Жизнь и Судьбу, шедевр Василия Гроссмана, широкое полотно России во время войны, в момент Сталинградской битвы, показать в разрезе губительные последствия нацизма и сталинизм, представленные в романе словно в зеркале?
Задача казалась невозможной, но российские театральные режиссеры чувствуют себя обязанными сделать невозможное: Петр Фоменко поставил несколько лет тому назад Войну и Мир. Лев Додин представляет сегодня Жизнь и Судьбу, которая заставляет свистеть на сцене ветер истории, слишком редко на французских сценах, с впечатляющем размахом, лиризмом и мастерством.
Все начинается с гениальной идеи (как часто бывает у Льва Додина в его предыдущих спектаклях): партия в волейбол, в которой участвуют все главные действующие лица истории, и затем очень трогательная Татьяна Шестакова выходит, чтобы прочитать начало "последнего письма" - этот литературный памятник, последнее "прощай" еврейской матери своему сыну из гетто перед приходом команды Einsatzgruppen nazis.
В этом начале слилось все - беззаботность обычных дней, разбитых безумием истории, тихая музыка ускользающего счастья. И волейбольная сетка становится естественным отображением всей крайне тонкой сценографии Алексея Порай-Кошица, решеткой, ограждающей узников нацистских и советских лагерей. Кроме этого, на сцене лишь кое-какая мебель серого пепельного цвета - серого, как сумерки истории, которую Додин впрядает в нить театрального рассказа невероятной подвижности.
"Последнее письмо"
Перед нами история о советском ученом-еврее Штруме, который только что сделал решающее научное открытие и узнает, получив "последнее письмо", о смерти своей матери. О его жене, Людмиле, сын которой от первого брака, Толя, только что погиб на войне. Об их дочери Наде, жених которой уходит на войну. И о сестре Людмилы, Евгении, разрывающейся между лояльностью к первому мужу, Крымову, арестованному Лубянкой комиссару, и нарождающейся любовью к молодому полковнику Новикову, который посылает свои танки на штурм Сталинграда.
Все эти персонажи воплощаются актерами с безупречным мастерством школы Додина в соответствии с великой русской традицией, с лиризмом, подчас брызжущим через край. Труппу уверено ведет Сергей Курышев (глубоко человечный Штрум).
Но режиссеру-постановщику, главным образом, удалось сохранить все богатство политического, философского, гуманистического смысла романа. Вплоть до этой сцены, куда нас выносит мощная театральная река: на краю рва заключенные нацистского лагеря, голые, играют последний еврейский напев. Додин показывает их в сумерках сцены, в то время как монотонно звучат последние слова "последнего письма".
Во время этой финальной картины в душе у зрителя рождается редчайшее чувство. Чувство, которое почти невозможно испытать в современном театре. Чувство, которое удерживает на несколько секунд реакцию публики прежде, чем ее высвободить: овации сотрясают большой зал Дворца Культуры на бульваре Ленина в Бобиньи.