Это будет, без всякого преувеличения, великий спектакль. "Будет" – потому что на первых показах невозможно отразить всю мощь затеи: любому организму и механизму необходимы первоначальный рост либо обкатка. Но уже на премьере стало очевидно то, что написано выше, эпитет "великий" не случаен – с первых своих шагов спектакль "Коварство и любовь" петербургского Малого драматического театра показывает, что такое истинное театральное искусство, в полной мере выявляя особый дар своих создателей и исполнителей, перспективы у спектакля многообещающие, его потенциал огромен. После просмотра подобных постановок у рецензента, помимо восторга, всегда две печали. Первая: крайне тяжело будет писать хвалебные отзывы о других спектаклях, других творческих коллективов, ведь все познается в сравнении. А соответствовать МДТ, в его лучших проявлениях, сегодня в Петербурге мало кто может. О второй причине станет известно в конце настоящих рассуждений.

Начать рассуждения о "Коварстве и любви" лучше всего со следующего: данная пьеса, издавна считается более слабой интерпретацией темы, гениально представленной в "Ромео и Джульетте" Шекспира. Об этом факте напоминает и Лев Додин, замечая, однако, что он с такой оценкой труда Шиллера не согласен. Как бы то ни было, ставить знак равенства между пьесой и спектаклем, особенно в рассматриваемом случае, нельзя. Во-первых, театр не книга. Во-вторых, исходный текст в МДТ подвергся серьезной редактуре, пьеса значительно сокращена.

Неизвестно, что приключилось бы в режиссерской лаборатории Льва Додина с "Ромео и Джульеттой", но относительно "Коварства и любви" ни о какой ослабленной версии (чего-то там) не может быть и речи. Основа постановки (пьеса Шиллера) в додинской трактовке, за малым исключением, не вызывает нареканий.

В "Коварстве и любви" Малого драматического начинается все отнюдь не с диалога учителя музыки Миллера со своей женой (сей диалог Додиным вполне резонно опущен), а с длительной немой сцены свидания двух влюбленных – Фердинанда и Луизы. Пожалуй, это единственная спорная и неуверенно (на первых порах) сыгранная сцена. Далее все в спектакле идет по нарастающей, все безупречно, за вычетом опять же мелочей. Например, очевидно не достает заданного объема роли – роли президента фон Вальтера – Игорю Иванову. Одна из особенностей додинского спектакля заключается в том, что режиссер, не следуя слепо за драматургом, в ряде случаев оставляет на сцене тех персонажей, которых, по замыслу Шиллера, в определенные моменты на сцене быть не должно. Не должно быть на сцене президента фон Вальтера во время свидания его сына (Фердинанда) с Леди Мильфорд. Но он остается – остается наблюдать за происходящим. Поведение соглядатая-президента, а точнее – исполнителя данной роли, столь активно, столь неуемна его ажитация, что можно подумать, именно ему – Игорю Иванову – в означенном эпизоде надлежит солировать. Но это не так. Внимание зрителя тут должно быть сконцентрировано на леди и майоре (такое звание носит Фердинанд). От исполнителя роли президента требуется лишь подчеркнуть знаковые элементы разговора надлежащей реакцией. Но реакций народного артиста так много, что нельзя понять, когда они на самом деле важны, а когда нет. Прямая противоположность Игорю Иванову Елизавета Боярская, которая отыгрывает свое немое, не предусмотренное Шиллером, присутствие в эпизодах скупо, не броско, контурно. И тут уже не всегда ясно другое: зачем оставлена "подсматривать" Луиза, если она к происходящему почти равнодушна? Золотую середину второпланового, условно молчаливого, нахождения на сцене во время диалогов других персонажей уже на премьерных показах обозначил Данила Козловский. Козловский избрал для своих сторонних наблюдений активность, но активность умеренную; умеренную, но не переходящую в апатию.

Если и дальше не оставлять попытку разобраться в игре актеров "Коварства и любви", то надо сказать: уровень всех исполнителей настолько высок, что сомнения в целесообразности того или иного актерского действия возникают лишь на фоне образцовости подавляющего большинства иных действий.

Блистает Козловский – актер редкого сочетания: безупречной внешности и ярчайшего таланта. Козловский настолько хорош в роли майора, настолько он мудр, во всем продуман, что, одновременно, не отрываешь от него глаз и – думаешь: а таков ли на самом деле его герой? У Шиллера Фердинанд, скорее всего (если отбросить нюансы), не по возрасту наивен и даже откровенно глуп. Вот и его отец, президент, говорит: какой, мол, дурак поверит, что юная богобоязненная очаровательница способна променять молодого красавца-романтика на не юного, прагматичного, неприятного во всех отношениях Вурма – героя Игоря Черневича, актера – эталона отрицательного обаяния. Да, – смягчает драматургический казус президент, – ревность не менее слепа, чем любовь. И все-таки… По всему видно: Козловский значительно прозорливее, умнее Фердинанда. Исполнитель довлеет над образом (принято считать, что должно быть наоборот). И вот сверхзадача на будущее: надо сделать – а как это сделать? – своего героя и всю историю в целом достовернее. И предполагает ли здесь достоверность утрату главными исполнителями зрелости и чрезмерной разумности? Надо ли им всеми театральными способами избавляться в конкретном спектакле от лишнего возраста? Как выдержанной, аристократичной и взрослой Елизавете Боярской стать вровень с шестнадцатилетней девочкой, с пламенеющей от любви простолюдинкой? Подобного равенства в спектакле откровенно нет.

Вот тут-то, во всей своей мощи, на выручку актерам приходят создатели спектакля: режиссер Лев Додин и художник Александр Боровский. Оба, своими замысловатыми профессиональными инструментами, так умело обрабатывают (ретушируют и прочее) все литературные и актерские огрехи, что право слово – становится все равно: Луизой в конкретный момент предстает Боярская или Лизой.

История коварства и любви в МДТ полностью выходит за временные рамки, но не при помощи кроссовок вкупе с завитыми париками, не благодаря ноутбукам, соседствующим с писчими гусиными перьями, а исключительно при содействии наиточнейшего выявления сути произведения, вычленения общего, вселенского смысла из сугубо конкретной, местной истории, глубочайшего погружения в недра человеческой природы и жизни.

Из актеров "Коварства и любви" глубже всех в означенные недра погружается Александр Завьялов. То, как Завьялов проживает свою роль – роль музыканта Миллера, находится за гранью словесных определений. Такое исполнение сродни электрическому току: ощущение, будто тебя подключили к розетке: столь велика энергия – отдача, исходящая от воистину грандиозного артиста и мудреца, знающего толк в том, о чем сказано выше, а именно в жизни и человеческой природе, включающих в себя коварство и любовь. Александр Завьялов на сцене буквально рвет себя и свое сердце на части, но рвет не на пустом месте, а по очень веской причине: его герой вот-вот потеряет всё, весь свой капитал – единственную дочь. И тут контраст. Далеко не так остро переживает трагическую семейную ситуацию мать главной героини, т.е. жена музыканта Миллера. Татьяна Шестакова, исполняющая эту роль, постоянно пребывает в тени хохочущего и рыдающего во всю свою широкую душу Александра Завьялова – и ни разу за весь спектакль из нее не выходит. Хотя Шестакова здесь далеко не статична, и нет ни малейших оснований предполагать, что ведущая актриса МДТ на сей раз на сцене просто отбывает номер. Если не судить поверхностно, то вывод тут напрашивается такой: Татьяна Шестакова умышленно жертвует (а это актрисе ее масштаба и творческих амбиций сделать ох как непросто) зрительским вниманием к своей персоне во имя все той же достоверности, во имя спектакля в целом. Татьяна Шестакова и Александр Завьялов своим поведением на сцене доходчиво объясняют сочетание условной холодности Лизы Боярской с безусловной страстностью Луизы Миллер. Внешняя сдержанность от матери, внутренняя пылкость от отца. Пылкость в трактовке Боярской не для посторонних глаз, но пылкостью, которой околдован герой Данилы Козловского, девушка не обделена, ведь у дочери такого родителя ее не может не быть. Тут пылкость не показная, тут показная именно сдержанность. Способна ли шестнадцатилетняя простушка, вряд ли специально обученная держать себя подобающим образом на людях, так умело контролировать свои эмоции в важнейшие моменты своей жизни? Если взять во внимание то обстоятельство, что действие пьесы происходит не в распущенном 21-м веке, а в чопорном 18-м, да еще и в Германии, то следует ответить: да – способна. Актерская манера игры Боярской здесь не противоречит правде.

Далее следует сказать ряд восторженных слов в адрес еще двух ярчайших исполнителей. Если бы не сверхъестественная, воистину космическая игра Александра Завьялова приз за лучшую мужскую роль второго плана в "Коварстве и любви", когда таковой бы существовал, несомненно следовало бы вручить Игорю Черневичу. Его секретарь Вурм – это абсолютный поддонок-иезуит, это и крайне уязвимое ничтожество и безупречный всемогущий дьявол во плоти. Вурм Черневича жалок и омерзителен. Подобных персонажей названному актеру играть не в диковинку, но прямого сходства с прежними образами нет. Ведь на сцене нет Игоря Черневича, а есть именно личный секретарь президента фон Вальтера Вурм.

Ксения Раппопорт. "Коварство и любовь" МДТ – это не только симбиоз высокой литературы и масштабного дарования уже обозначенных в данной статье лиц, но еще и (как бонус) прелюбопытнейший театр мимики и жеста этой прекрасной во всех отношениях актрисы. Ознакомившись с работами Раппопорт в спектаклях Льва Додина, знающий человек, ни с чем другим более не знакомясь, может смело садиться писать учебник по актерскому мастерству. В одной только роли фаворитки герцога, леди Мильфорд, актриса примеривает на себя с десяток различных ликов: она и ветреная кокетка и основательная страдалица, она то роковая соблазнительница, то жертва трагических обстоятельств, то львица, то невинная овца, она равно сильна и беспомощна. Но это, если говорить о леди Мильфорд в исполнении Ксении Раппопорт. Сама же Раппопорт – это, прежде всего, завидная женщина и актриса. Оттого просто физически больно смотреть на нее в "Трактирщице" – недавней премьере БДТ им. Товстоногова (о бедный Товстоногов, видел бы он!). Ничем иным, кроме как издевательством над виртуозной актрисой, режиссерские потуги постановщика "Трактирщицы" Андрея Прикотенко, не назовешь. От Ксении Раппопорт не следует требовать нарочитых кривляний, безустанных гримас, показной придури, гиперболичного дуракаваляния, глумления над текстом. Чтобы выделяться, быть не скучной, интересной зрителю, этой актрисе, этой женщине достаточно бровью повести, глазом моргнуть, перебрать пальцами воздух. Всё – дело сделано – зритель всецело в ее власти. Сугубо нелепо принуждать столь тонкое, столь изящное дарование к прямолинейности и похабщине. Это все равно, что заставить опытнейшую, искусную повариху, чей глаз алмаз, продукт своего труда переперчить, пересолить, облить машинным маслом и подать к столу. Мол, ешьте на здоровье! Но кому нужна такая еда? Трактирщица Ксении Раппопорт (вернее Андрея Прикотенко) карикатурна и смехотворна – именно смехотворна, но не смешна (по крайней мере, таковой она была на предпремьерных показах). И насколько та же Ксения Раппопорт грациозна, точна и величественна в своем таланте под присмотром Мастера, Льва Додина, чье мастерство не увяло на глазах, после одной-другой творческой победы. В том и отличие Солнца от бенгальского огня.

Искусство Додина – солнце, свет – свет всегда, даже тогда, когда предлагаемые им темы мрачны и, казалось бы, беспросветны. Сколько не говори в адрес означенного режиссера комплиментов – все будет мало. И все будет искренне...

Впечатления от "Коварства и любви" спустя часы и дни не ослабевают. Только эмоциональное переплавляется в мыслительное. Вспоминается момент отравления Фердинандом своей "предательницы"-возлюбленной. К этому времени спектакль находится на пике, он держит внимающую ему публику в таком напряжении, что кажется: сейчас раздастся крик (помните свою реакцию в детстве, в момент, когда колдунья вручала прекрасной царевне ядовитое яблоко?): не бери, не бери, умрешь!! Луиза берет яд. Данила Козловский даже не намекает на попытку своего героя упредить ее. Возможно, робкая попытка здесь не была бы лишней. Но окончательно остановить девушку, выбить яд из ее рук, он не должен. Не должен потому, что в таком случае не будет единственно-верного финала, т.е. исследование любви в коварстве и коварства в любви останется не завершенным. Но на таком исследовании настаивает не только автор пьесы, но и автор спектакля.

Любовь в коварстве всегда оспорима (тот же Вурм не любит, а вожделеет). Коварство же в любви всегда подлинно, оно всеми принимается и всем знакомо.

"Коварство и любовь" Малого драматического театра... После просмотра подобных спектаклей у рецензента всегда две печали. Первая озвучена в начале статьи. Вторая заключается в следующем: даже для жены (мужа), не говоря о родителях и детях, придется брать билет в кассе. Рассчитывать на бесплатный просмотр для родных в данном случае не стоит – непроданные места тут не появятся долго.

Две печали – вторая еще незначительнее первой. Потому как истинный талант и настоящее искусство бесценны. Бесценен спектакль Льва Додина "Коварство и любовь".