В прошлом сезоне в Малом Драматическом театре — Театре Европы появился новый спектакль «Вишнёвый сад». Лев Абрамович Додин поставил тонкий, точный и личный спектакль о своём собственном театре и его жителях. Молодой актер Александр Молочников, с детства приходивший в МДТ и пересмотревший большинство спектаклей этого театра, встретился с Лизой Боярской, играющей роль Вари, и поговорил о «Вишнёвом саде», Льве Абрамовиче и «современном способе существования».

OPPEOPLE: Мне с первых минут спектакля стало казаться, что дом Раневской на самом деле и есть МДТ, а его «жители» в действительности — актёры вашего театра. А ещё сложилось впечатление, что вы с Козловским, то есть Варя и Лопахин, и есть то самое поколение «next» и всю историю вы играете про самих себя…

Лиза: То, что дом Раневской — это наш театр — это абсолютно верно, потому что Додин пару раз и сам приводил такой пример. Мы репетировали первую сцену приезда Раневской в дом, а он так и объяснял Ксении (Раппопорт. — Прим. ред.): «Пусть это будет наш театр. Вот представь, ты приезжаешь — тебя здесь долго не было, лет 5 — и вот ощущение, что раньше всё казалось меньше, что всё такое родное».

А что касается поколения «next», всё-таки Варвара и Лопахин разного поля ягоды, несмотря на их любовь. Варя сама часть этого вымирающего дома, а Лопахин сознательно убивает свою привязанность к этому тонущему дому, сознательно убивает красоту-сад, любовь в себе и вокруг, и Варю он также убивает. Он пытается выдавить из себя своё рабское прошлое всеми силами, всё время об этом говорит. Я читала рецензии, и была одна очень любопытная фраза: критик написал, что «Вишнёвый сад» — это сегодняшний театр, в который тоже приходят лихие парни лопахины и вырубают его с корнями.

OPPEOPLE: Представь, что есть театр «Раневских», в число которых, безусловно, входят и МДТ, и МТЮЗ, а есть театр «Лопахиных». В театре «Лопахиных» ты ни разу не играла, а хотела бы?

Лиза: Попробовать хотела бы, но только попробовать, чем дальше, тем больше я понимаю, что абсолютный фанат своего родного театра. Я вчера была на спектакле (не могу сказать, на каком), и мне было обидно за зрителя, я после такого вообще не пошла бы в театр на их месте. И я сидела потом и повторяла: «Как я люблю Додина, как я люблю Додина!» Повторяла это два часа.

OPPEOPLE: Тебе кажется, что эти театры могут сосуществовать, или один выживает другой?

Лиза: Я считаю, что они могут сосуществовать. Но всё, что модное и новое, имеет очень небольшие шансы стать классикой, просто исчезнет рано или поздно, я говорю и про драматургию, и про способ режиссуры. Классика же всегда останется классикой, и на неё вечно будет спрос, другое дело, есть ли достойное продолжение у великих мастеров-классиков в лице их учеников и сможет ли наше поколение и следующие передавать эту классику через интеллектуальный театр, не искажая её. Не исключено, что такой театр ждет судьба «Вишнёвого сада».

OPPEOPLE: В девяностые у Додина были очень яркие по форме спектакли: «Пьеса без названия», «GAUDEAMUS», «Чевенгур», почему, на твой взгляд, сейчас он практически совсем отказался от подобных провокаций, а пользуется только внутренними ресурсами актёров?

Лиза: Это сложный вопрос. Возможно, Лев Абрамович просто стал старше, и для него важнейшим стала следующая ступень погружения в материал. Я бы назвала эту ступень философской. Мы на репетициях никогда не обсуждаем КАК играть, только О ЧЁМ и ПРО ЧТО! Это важнее всего. Все пробуют всё, никакого распределения ролей, девочки могут пробовать мужские роли, мальчики — женские. И всегда рождающаяся история обретает глобальные смыслы, не только про там и тогда, про тех людей, а вообще про ход жизни и на самом деле — про каждого из нас — здесь и сейчас. При этом никакого изощрённого отображения пьесы нет, потому что классическое прочтение всё равно оказывается невероятно актуальным на сегодняшний день.

OPPEOPLE: Тебе не кажется, что по способу существования актёров «Вишнёвый сад» очень отличается от спектаклей Додина последних лет?

Лиза: Да, пожалуй, тут как-то всё камерно, действие буквально вплетено в жизнь, очень тонкая и живая структура спектакля, если кто-то начнёт наяривать, сразу же из него вывалится.

OPPEOPLE: Слово «наяривать» я боялся озвучивать сам! «Жим», «надрыв» полностью отсутствуют в этом спектакле, чего нельзя сказать, как мне кажется, о других постановках МДТ.

Лиза: За других говорить не могу, за себя могу. Я просмотрела запись спектакля «Жизнь и судьба» восьмилетней давности (роль Лизы: Женя, сестра Людмилы. — Прим. ред.) — вот это самый настоящий плевок в вечность. Я увидела и поняла, что я больше никогда не буду так играть, не буду позволять себе такое творить на сцене -«УА-ЫА», ужас! Ни секунды покоя, надрыв, зажим — и всё вместе. Нужно время, время и опыт, чтобы во всём разобраться. Полезен и «киношный» опыт, хоть мастера часто в штыки воспринимают съёмки, на самом деле они очень сильно помогают.

OPPEOPLE: А вот как ты думаешь, ты была бы счастлива, если бы работала только в театре, есть же такие артисты?

Лиза: Думаю, что да. С каждым днём я это понимаю всё больше! Я искренне обожаю свой театр, это моя вторая семья, я просто люблю в нём находиться, даже если у меня нет репетиций или спектакля, уже не говоря о том, что здесь я на сто процентов уверена, что занимаюсь настоящей живой профессией и ремеслом в театре с безапелляционным знаком качества. В кино никто никаких гарантий не даёт, снимешься в фильме, а он не получился, и потом ещё, как назло, всё время его будут крутить по телику, немым укором!

OPPEOPLE: Понятно, что Додин доминирует на репетициях, а он принимает предложения, как вы выстраиваете общение?

Лиза: В институте, как говорится, все способы были хороши! Надо было превратить нас из кирпичей в податливую глину и, конечно, мы в большей степени репетировали по указке. Сейчас изменился способ общения, это уже сотворчество.

OPPEOPLE: Додин, насколько я знаю, во время репетиций в больницу попал?

Лиза: Да, он перенёс серьёзную операцию на сердце. Конечно, репетиции были приостановлены. Мы до последнего не знали, состоится ли премьера или будет отложена, но Лев Абрамович нашёл в себе силы и собрал спектакль за десять дней. Ему нельзя было много работать, только по три часа в день. И мы все вместе эти 180 минут, как одно большое ухо, пытаясь его ничем не раздражать и, не тратя его энергии, внимательно слушали Льва Абрамовича. Вот с таким трепетом спектакль и родился, и получился без нажима, без истерик, без криков, без скандалов.

OPPEOPLE: А что для тебя «современный способ существования»?

Лиза: Например, мой папа считает, что «всё скатилось в бормотальный реализм» (И: то, в чем винят Театр.doc), и он говорит: «Попроси любого современного актёра прочесть монолог Гамлета — он этого не сможет сделать, потому что у него не хватит ни голоса, ни сил, ни ума, ничего». В общем, эта правда тоже существует, но, с другой стороны, мы недавно смотрели фильм, очень хороший, старый, советский, и мне порой становилось даже забавно, потому что я понимала, что некоторые сценки играются настолько крупно, неестественно, я не верила, не сопереживала, просто потому что неправда. А папа верит. В сегодняшнем дне правильное существование для меня максимально приближенно к жизни, оно органично, оно должно стирать грань между игрой и жизнью. Я, конечно, всегда понимаю, что на сцене актёр говорит не свои слова, но если я чувствую, что он не играет, а существует — для меня это идеально. Я сама пытаюсь к этому приблизиться. Я не знаю, какой камертон существует внутри меня, но очень хорошо слышу, когда я, грубо говоря, «даю петуха», а когда я иду по правильной тропе. Точность смыслов и их проживание — это главное. Бывает, в какой-то сцене Лев Абрамович долго репетирует с одним артистом: долго-долго один и тот же монолог, или две фразы, или одно слово. Вот, например, я репетировала фразу Корделии «ничего» год. Думала, что крыша поедет.

OPPEOPLE: Как играть любовь?

Лиза: Самое простое для меня — играть любовь. Я просто знаю как, знаю и всё, чувствую. Даже в «Вишнёвом саде» самая легкая сцена для меня — это самая драматичная, финальная, потому что про любовь. Наверное потому, что у меня есть некое представление, как это должно быть, как мне самой хотелось бы увидеть это в кино и театре не с собой, а с кем-то другим, и я стараюсь это представление воплощать.

OPPEOPLE: В «Жизни и судьбе» профессор Штрум в ситуации постоянного мучительного выбора между комфортом и совестью. Есть ли ощущение, что скоро мы всё чаще будем попадать в подобные ситуации в России?

Лиза: Ощущение есть. Но какой, по сути, выбор? Я понимаю, что с каждым днём, даже не месяцем, а днём, мы возвращаемся десятилетиями назад, но, с другой стороны, я прекрасно понимаю, что нам каждому отведено, дай бог, по 70-80 лет. Какие бы обстоятельства не были, я намерена прожить эту жизнь так, как мне хочется, пусть даже вопреки, оптимистически глядя на свою судьбу, на свою семью, на своего ребёнка.

OPPEOPLE: Здесь?

Лиза: Полагаю, здесь. Я не думаю, что мы где-то нужны кому-то, к сожалению. Профессия такая дурацкая, если бы я была врачом, если бы Макс (муж Максим Матвеев. — Прим. ред.) был инженером, может быть, мы бы ещё кому-то пригодились, а с этой профессией куда деваться? Ничего не сделаешь. Где родился, там и пригодился. Хотя я, безусловно, хочу лучшей жизни, самой лучшей своему ребёнку, и перед ним все дороги открыты.

Можно сунуться в Америку, я попыталась. Даже состою в крупном агентстве, периодически прохожу всякие пробы, но я и так-то думаю, что мы там им не особо необходимы, а как только началась вся эта политическая ситуация — всё как-то совсем сдулось. Но горевать из-за этого я не хочу, потому что я стопроцентная оптимистка. Делай, что должен, и будь, что будет, у меня есть муж, у меня есть ребёнок, у меня есть любимая работа — я этим живу, и это приносит мне радость.